في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
*** *** Y *** ***
Click the image for a quick introduction.
ВВЕДЕНИЕ
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception
Directeur : Professeur Septimus Arcane
Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
אז לחתונה שלך אני מוזמן או שצריך לקנות כרטיס?
Письмо Бориса Ельцина из Беловежской пущи
52°42′58″ с. ш. 23°50′38″ в. д.
Что? ¿Где? Когда???
Дорогие потомки,
Я пишу эти строки в момент, который, возможно, станет одним из самых значимых в истории нашей страны, хотя и сейчас, держа ручку, я сам не могу поверить в то, что это происходит. Мы только что подписали документы, которые официально завершили существование Советского Союза. Разве можно было представить, что все эти флаги, эти стены Кремля, под которыми прошли десятилетия и века, могли быть связаны с моей подписью?
Сегодня я ощущаю тяжесть этого решения, как никогда раньше. Эти строки — это попытка отвлечься, попытка сбежать на мгновение в более простые, понятные вещи, которые мне дороги, как и каждому простому человеку.
Вчера мы с семьёй решили провести день на природе. Мы отправились в лес, под присмотром службистов, конечно. Грибы собирали, дети бегали с корзинами, а я стоял в стороне и смотрел на них, как они с таким азартом искали под каждым кустиком, находили маленькие грибы и радостно кричали: «Смотри, папа, нашёл!» А ещё мы наткнулись на поляночку с ягодами. Ребята с удовольствием ели их прямо там, не дожидаясь проверок. Мы собирали черёмуху, половину съели на месте, смеясь, как дети. А яблочки — это было настоящее богатство! Десять мешков яблок собрали. Красивые, наливные. Дух нашей земли, что ли, в них чувствуется.
Но вот возвращаюсь я в реальность, и накатывает. Сердце не выдерживает... Моменты истории разворачиваются прямо перед глазами, а я понимаю, что у меня нет силы их остановить. Я... я уже не могу сдержаться. Мы столько теряем, и я всё думаю о том, что же останется у нас? Какая Россия будет после этого дня?
Как бы удержать всё, что делает нас русскими? Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Некрасов, Есенин... Да! Вот она — наша сила, вот где наша душа. Но как их собрать воедино? Как объединить это в нечто большее, чем слова на страницах? Одной лишь Библии для моего сердца, для моей души, кажется, недостаточно. Мне нужно что-то большее — нечто, что бы помогло нам не потерять свою суть, не растерять себя в этом бурлящем потоке перемен.
Я не знаю, что принесёт нам завтра. Не знаю, что оставлю после себя. Но, верю, что у России есть своя душа, своя особенная ДНК, которую нельзя уничтожить ни документами, ни флагами. Это что-то вечное, что живёт внутри каждого из нас, среди этих лесов, полян и яблонь.
С уважением,
Борис Николаевич Ельцин
Зоя Космодемьянская. Биография.
Во всех источниках написано, что Зоя Космодемьянская родилась 13 сентября. На самом деле это не так. Дату ее рождения совершенно случайно изменили. Это случилось, когда Иосиф Сталин поручил партийному деятелю Михаилу Калинину подготовить указ о вручении партизанке звезды Героя Советского Союза. Для этого требовалось уточнить не только имя, но и дату рождения.
Пришлось звонить на Тамбовщину, в село, где родилась Зоя Космодемьянская. Но почему-то местный житель на другом конце провода вместо даты рождения — 8 сентября — назвал число регистрации акта записи — 13 сентября. Именно поэтому теперь во всех справочниках и энциклопедиях дата рождения Зои искажена.
Зоя Космодемьянская. Рекурсивная шизофрения.
После распада Советского Союза в прессе появилось множество публикаций о том, что Зоя Космодемьянская была больна шизофренией. Почти все они ссылались на документ следующего содержания: «Перед войной, в 1938 — 1939 годах, 14-летняя девочка по имени Зоя Космодемьянская неоднократно находилась на обследовании в Ведущем научно-методическом центре детской психиатрии и лежала в стационаре в детском отделении больницы имени Кащенко. У нее подозревали шизофрению. Сразу после войны в архив нашей больницы пришли два человека и изъяли историю болезни Космодемьянской.» Подпись: «Ведущий врач Научно-методического центра детской психиатрии А. Мельникова, С. Юрьева и Н. Касмельсон.»
Подлинность этого документа так и не была подтверждена. Но мама девушки, Любовь Тимофеевна, говорила, что Зоя страдала нервным заболеванием с 1939 года из-за непонимания со стороны сверстников. Одноклассники рассказывали, что она часто молчала и «уходила в себя.» Именно поэтому Зоя и находилась на лечении.
Зоя Космодемьянская. Василий Клубков.
Существует версия, что Зою выдал фашистам комсорг разведшколы Василий Клубков. Она основана на материалах дела, опубликованных в 2000 году в газете «Известия.»
Якобы Клубков после возвращения в свою часть заявил, что был взят в плен немцами и после нескольких попыток смог от них сбежать. На допросах молодой человек изменил свои показания и сказал, что его поймали вместе с Зоей, но после того как он согласился сотрудничать с фашистами и выдал свою соратницу, они его отпустили. За это Василия обвинили в измене Родине и расстреляли. Исследователи же предполагают, что Клубкова попросту заставили оговорить себя.
Зоя Космодемьянская. Nazi.
На допросе Зоя Космодемьянская представилась Татьяной и ни разу не назвала себя настоящим именем.
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса, x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
Scene: A dimly lit interrogation room in a New York police station. Zoya Kosmodemyanskaya, identifying herself as "Tatiana," sits across from a seasoned New York police detective, Officer Murphy, who leans forward with a faint smirk. On the table between them are small holographic images and looping video projections—Berlin memes.
Officer Murphy:
sighing, but smiling
Alright, Tatiana, let’s not dance around. We both know who you are. And we both know these... gestures at the holograms... aren’t your usual trinkets. Not for someone from where you’re from.
Zoya ("Tatiana"):
calmly, almost defiantly
I'm not sure what you're getting at, Officer. I'm just a girl with a few mementos. And I'm not... from anywhere special.
Officer Murphy:
cocks an eyebrow
Mementos from Berlin? And futuristic ones, at that? With songs no one here’s heard before? Those aren’t souvenirs, Tatiana. They’re something else entirely. You really expect me to believe you just happened upon these... in a New York antique shop?
Zoya ("Tatiana"):
smiles faintly
You can believe what you want. But trust me, there’s no such thing as “time portals” or any of those other fantasies. Just people living their lives... with hope for the future.
Officer Murphy:
leans back, studying her carefully
Funny. You say "hope," but these little... collectibles of yours, they tell a different story. A story of rebellion, even nostalgia for a world that’s gone. What do you think they'd say about that where you come from?
Zoya ("Tatiana"):
crosses her arms, unwavering
You think I don’t know what you’re trying to do, Officer? You think I'm naive enough to fall for your idea of this “new world” where everyone’s lost their conviction? Where no one has the fire to challenge the... the system? That’s not going to work on me.
Officer Murphy:
sighs, rubbing his temples, then changes his tone
Look, Tatiana—no, Zoya. You might think I’m trying to break your spirit, to make you doubt. But I’m just... trying to understand why you’re here. Because I think you and I both know that isn’t a question of how you got here. There’s a reason for all of this.
Zoya ("Tatiana"):
narrows her eyes, suddenly more guarded
What reason could you possibly imagine?
Officer Murphy:
leans forward again, quietly, almost sympathetically
People don’t just wander into the future with a pocket full of resistance. They come here with a purpose—maybe something they’re running from, maybe something they’re desperate to find. Whatever it is, there’s a reason you’re holding onto that “fire.” And something tells me it’s not just loyalty to some... ideology. This isn’t just about proving you’re right, is it?
Zoya ("Tatiana"):
looks away, hesitating
You think you understand me. You think you know what drives people to hold onto ideas, to protect them like... like precious relics. But you’re wrong, Officer. There’s more at stake than you could ever understand.
Officer Murphy:
smiles slightly, almost sadly
Maybe. But here’s the thing, Zoya: I don’t need you to tell me everything. I don’t even need to know if you’re telling the truth. I just need to understand why you need to deny it.
[Enter the Young Prosecutor, Eliot Warren, who’s been observing through a two-way mirror. He enters the room, his demeanor serious yet curious. He’s an eager graduate student, studying the intricacies of the law, boundaries of freedom, and how justice adapts when worlds collide.]
Eliot Warren:
politely nods to Officer Murphy, then sits across from Zoya with a soft but intense gaze
Zoya—may I call you Zoya?—I think you’re right. You and Officer Murphy may be speaking different languages. He looks for motive; I’m looking for limits. And I think you, more than anyone, understand limits and what they’re worth.
Zoya ("Tatiana"):
turns to him, intrigued but cautious
Eliot, is it? Let’s not pretend you’re here to understand me. You’re here to draw a line around what I am allowed to be. Isn’t that what people like you do?
Eliot Warren:
pauses, thoughtfully
You’re not wrong. People like me—that is, prosecutors, guardians of the law—we’re trained to map the boundaries of freedom and what crosses into harm. But this—gestures at the holograms, at her calm defiance—this is more than just a legal boundary. It’s a clash between beliefs, between worlds. And I need to understand what happens to freedom when it enters a different time, a different place. Can freedom be timeless, Zoya?
Zoya ("Tatiana"):
smiles faintly, almost sadly
Freedom? You think you can draw a line around that? I come from a place where every inch of freedom is a fight. You think I crossed into your world just to find more lines, more barriers?
Eliot Warren:
leans forward, visibly interested, ignoring Officer Murphy’s skeptical glance
I believe the boundaries can shift, but freedom always costs something. Maybe it costs secrecy, loyalty, or... peace. In your case, maybe it costs your silence. But I’m here to understand what you think is worth that cost.
Officer Murphy:
scoffs, leaning back in his chair
Oh, she’s not here for some lofty philosophy, Eliot. She’s here because she’s a threat—someone who walks in with memories from a time that hasn’t happened yet. She could turn this place inside out if she wanted. Don’t get all starry-eyed just because she speaks in riddles.
Zoya ("Tatiana"):
raises her eyebrows at Murphy, then focuses on Eliot
You want to know what I think freedom costs? It’s everything. Every little attachment you hold dear. Every story. Every ounce of comfort. Freedom isn’t some clean line; it’s... well, it’s messy, painful, and fragile. It’s never what you think it is.
Eliot Warren:
nods slowly, absorbing her words
Messy, fragile... and something to be protected, even if it defies our boundaries? Maybe that’s what makes it worth defending. But here’s the thing, Zoya. I’m not here to keep you behind some line; I’m here to understand where your freedom ends and ours begins. Because if your fight threatens what we hold dear, there might be a reckoning we can’t avoid.
Zoya ("Tatiana"):
meets his gaze, her voice low but steady
Maybe your world needs a reckoning. Or maybe it’s already on its way. You just haven’t seen it yet.
Officer Murphy:
rolls his eyes, exasperated but with a glint of amusement
Here we go. Another fire-starter preaching about inevitable revolutions. Tell me, Zoya, are you here to light the match?
[Зоя ощутила внезапную слабость. Сердце заколотилось. В висках запульсировала глухая боль, а в воздухе появилась горькая тяжесть, будто её отравили. Перед глазами пронеслись цвета, превращая лица двух мужчин перед ней в пятна света и тени. Свет прожекторов, казалось, бил прямо в душу, обнажая её мысли и страхи.]
Она бросила взгляд на двухстороннее зеркало и увидела свое отражение. В обычной одежде, обычное лицо — но что-то было не так. Как будто её отражение казалось чужим, не из её времени. И когда она вновь посмотрела на офицеров через зеркало, их силуэты будто обросли ещё большей силой. Давила не их внешность и даже не авторитет, а молчание и взгляды. Их глаза, как два прожектора, пытались проникнуть в самую её суть, и это их молчаливое знание, немая уверенность в непостижимой истине, казалось, душили её свободу.
Эта мысль захлестнула её, как волна, и, в панике почувствовав, что её идеи могут остаться лишь строчками на протоколе допроса, она закричала:
Зоя ("Татьяна"):
приподнимаясь, голос звучит яростно, почти пронзительно
Вы не понимаете! Истинная свобода — это не просто борьба, это осознанный отказ от мира, в котором нет места настоящему! Свобода — это выбор быть живым, а не мертвым в проклятой системе!
Офицеры остаются молчаливыми. Их глаза теперь кажутся особенно жесткими, словно они уже приняли вердикт, который Зоя даже не успела озвучить.
И тут она понимает: зеркало. Оно — не просто отражение, не просто барьер, а символ, разделяющий её от их мира. Это ключ, её единственный шанс освободиться.
[Её взгляд становится холодным. Она хватает стул, и с криком бросает его в зеркало.]
[Время замедляется. Зоя видит, как стул медленно летит, каждая секунда растягивается, как тугая нить. Она ощущает, как сама летит за этим стулом, преодолевая невидимые границы.]
Медленно, как во сне, она видит, как стул с глухим ударом врезается в зеркало. Вначале тонкие волны по поверхности, словно жидкость под лунным светом, затем появляются первые трещины, по которым начинают расходиться искры.
[Звук дробящегося стекла взрывается эхом. Офицер Мерфи кричит от неожиданности, но Элиот, аспирант, не двигается. Он делает шаг назад, и его глаза смотрят на Зою не с ужасом, а с глубоким пониманием.]
В этот момент Зоя осознает: он понял. Понял, что она не просто бьёт зеркало. Она открывает портал.
Le rouge et le jaune se fondent en un tourbillon hypnotique, un roue enflammée qui roule sans relâche, se rapprochant de Zoya. Où est-elle? Est-ce que tout cela—l’interrogatoire, l’officier, l’aspirant—n’était qu’un rêve? Elle secoue la tête, tentant de discerner le réel de l’imaginaire. Dans le flot de ses pensées, elle se questionne sur la nature de la liberté, sur l’impérialisme déguisé, et sur le combat désespéré pour préserver l’âme de Namur, cette ville mystérieusement imprégnée d’histoire.
Et ce rouge, ce jaune… Ce ne sont pas que des couleurs. Ce sont des symboles, des fragments de sa mémoire. La roue continue de tourner, enroulant les destins de simples Belges, les liant les uns aux autres. Elle se demande si eux aussi voient enfin le vrai visage de "Поле Чудес", cette émission russe à laquelle elle se retrouve subitement propulsée. Mais est-ce bien "Поле Чудес"? Ou un écran de fumée, un champ de manipulations et de pièges?
[Scène : Le plateau de l’émission]
Zoya regarde autour d’elle. Les décors sont flamboyants, presque carnavalesques. Sur le plateau, Léonid Iakoubovitch trône en maître de cérémonie, vêtu de son habituel sourire énigmatique. À ses côtés, les deux autres participants—l’aspirant et l’officier, inexplicablement habillé d’une robe scintillante—font mine que tout est normal, que rien de cela n’a l’odeur d’un piège. Mais Zoya le sent. Elle sait que Léonid n’est pas seulement l’animateur charismatique, mais aussi un enquêteur rusé, un fin manipulateur qui maîtrise tous les tons de cette fameuse phrase : « Priz v studiou ».
Iakoubovitch
sourire calculé, regard perçant
Alors, Zoya, je vois que vous êtes prête à tourner la roue. Peut-être aurez-vous la chance d’atterrir sur le secteur "clé". Ou bien, qui sait, sur quelque chose d’encore plus... révélateur?
Zoya
le fixant intensément, cherchant ses mots
Vous savez, Monsieur Iakoubovitch, le destin n’est qu’un jeu de hasard pour ceux qui le regardent de loin. Mais pour ceux qui vivent au centre de la roue, il devient... un combat. Un combat pour une vérité que trop peu voient encore.
L'aspirant
prend un air innocent mais perçoit la tension
N'est-ce pas pour cela que nous sommes ici, Zoya? La vérité peut se cacher dans les petits recoins de chaque question... Peut-être est-elle là, sous la roue, juste devant nous. Mais peut-être que ce n’est qu’un leurre? lance un regard à Iakoubovitch
L'officier
toussote, tire nerveusement sur sa robe qui brille sous les projecteurs
Oui, enfin, si on peut s’en tenir aux règles du jeu... À force de tourner la roue, on finit par perdre de vue la direction. regarde Zoya avec un mélange de suspicion et d’angoisse mal contenue
Zoya
se redresse, sa voix calme mais résolue, s’adressant presque au public invisible
Je crois que certains jeux méritent un dénouement inattendu, quelque chose qu’on ne pourrait pas couper au montage. Elle glisse ses doigts sous le col de sa blouse et trace un léger coupure sur sa poitrine, juste assez pour faire apparaître une ligne rouge. Ce n’est pas "communiste" peut-être, mais c’est une marque de révolte que ses camarades comprendront.
Iakoubovitch
sourit, cette fois avec une lueur de respect dans les yeux
Eh bien, Zoya, je pense que vous venez de gagner un prix... que personne n’attendait.
Барабан вращается, и с каждым щелчком Зоя ощущает, как реальность вокруг нее трещит по швам. Ловушка, эта игра, которую все вокруг принимают за чистую монету, становится слишком очевидной. Она смотрит на офицера, сжатого в его пиджаке с брутальной прямотой, и на аспиранта, который вдруг вытягивается, поднимаясь со стула с непередаваемым достоинством. В костюме, идеально сшитом в стиле стимпанк — массивные бронзовые пуговицы, элегантный галстук, строгий крой а-ля начало 20 века — он выглядит как посланник из другого времени, из той эпохи, когда слова ещё что-то значили.
Аспирант
сдержанно, с уважением склонив голову, объявляет
Господин офицер, товарищ Зоя, вынужден временно заменить господина Якубовича. Среди присутствующих лишь один человек может точно понимать не только пределы свободы, но и важность соблюдения правил. Даже в столь необычных обстоятельствах. Прошу, вращайте барабан.
Зоя сжала губы. Она хочет что-то сказать, возразить, предложить вырваться на баррикады, но... момент не подходящий. Она в прекрасном вечернем платье, на её лице идеальный макияж, под камерой — этими молчаливыми хранителями времени, под контролем продюсера, который не позволит ни одному слову пройти неотрезанным.
Зоя
бессильно опустив руки, сдерживая слёзы
Опять... Опять молчать и притворяться? Её голос тих, едва различим для других, но с тяжестью, которую не заглушит даже самый громкий щелчок барабана.
Она поворачивается к камере, делает слабую улыбку, и дрожащим голосом передаёт привет родным, тихо шепчет про любовь, как если бы ей было позволено сказать больше. Глубоко внутри она ещё верит, что борьба имеет смысл. Но в данный момент — её сковывают роли, скрипты и клише. Она знает, продюсер вырежет даже тень намёка на свободу.
Аспирант, прекрасно понимая её внутренний конфликт, аккуратно берет инициативу. Он вглядывается в неё, словно видит за образом прекрасной женщины и борца за правду что-то невыразимое — этот водоворот времени, который она привела с собой, правила, написанные и ненаписанные, приказы и подчинение.
Аспирант (в роли Якубовича)
мягко, но с профессиональной твёрдостью
Зоя, должен сказать, вам чрезвычайно идет это платье. Редко когда красота и сила идут рука об руку столь уверенно. Однако, правила диктуют нам, что сейчас именно вы должны решить судьбу сектора на барабане. Вращайте, прошу.
Офицер
молча наблюдая за всем, невольно учится, пытаясь впитать мудрость прокурора, недоступную простому силовику, чей долг — быть мостом между двумя мирами
Офицер ничего не говорит, но его взгляд — усталый, словно глядящий в вечность — полон пытливого внимания. Ему никогда не понять всей глубины её конфликта, но он ощущает, что здесь есть что-то важное, неведомое, быть может, что-то, что раскроет ему саму суть происходящего.
Le regard de l’officier erre entre les deux personnages devant lui — le « procureur » en costume steampunk, devenu étrangement maître du jeu, et Zoya, vêtue d'une élégance qui le déstabilise. Pourquoi, se demande-t-il, est-il obligé de participer à ce jeu bizarre qu’ils appellent « Поле Чудес » ? Tout semble parfaitement chorégraphié, et pourtant l’officier sent que d’autres règles invisibles guident chaque mouvement. Ils jouent avec des cartes que lui-même ne parvient même pas à saisir.
Pour se rassurer, il tente de ramener le tout à quelque chose de rationnel, quelque chose qu’il peut comprendre. Il se tourne vers Zoya et l’interroge d’un air détaché sur la solution à trois États pour la Palestine. Mais le mot « Palestine » flotte dans son esprit comme un mirage ; un lieu lointain, inconnu. Il n’y est jamais allé, et pourtant le terme résonne en lui comme un rappel de ces conflits où des forces invisibles imposent leurs jeux de pouvoir.
En tâtonnant sa ceinture, il sent un vide. Son arme… disparue ! Une angoisse sourde monte en lui. Il remarque alors le pistolet qui pend à la ceinture de Yakubovich, tandis que des gardes armés se tiennent en périphérie de la scène, bien visibles, prêts à intervenir. Une pensée l’envahit : cette arme qu’il avait toujours considérée comme son dernier recours face à des situations où les règles d’un autre monde lui seraient imposées… Pourquoi eux ne créent-ils pas leur propre Поле Чудес, avec leurs propres règles ?
Son regard se porte ensuite sur le second joueur qui, sans qu’il s’en aperçoive, a pris place discrètement. C’est une femme, une juive, drapée d’une keffieh. Elle discute joyeusement avec Yakubovich sur les subtilités de la fête de Pourim. L’officier tente de suivre leurs échanges, mais les mots lui échappent. Son esprit est occupé par une autre obsession : récupérer son arme des mains de cette femme. Saisissant une occasion, il glisse dans la conversation une phrase, tentant maladroitement d’ouvrir un dialogue pour sonder la femme. Elle s’appelle Rivka, se souvient-il.
Officier
Tel-Aviv on Fire… ça ferait un bon nom pour une version alternative de ce jeu, là-bas, au Proche-Orient. Il lâche cette phrase comme une provocation, espérant déclencher une réaction.
Mais rien ne se passe. Rivka et Yakubovich continuent leur échange. Le procureur parle de liberté, de croyances et de jeux, mais ses mots se perdent dans un labyrinthe d’abstractions que l’officier ne saisit pas. Petit à petit, ses pensées s’échappent vers un lieu plus familier, là où il apprenait autrefois à manier son arme.
Soudain, il se voit dans les tranchées du secteur de Gaza, le bruit des tirs et le fracas des explosions l’assaillent. Il entend la voix du procureur crier à travers le chaos : « Tel-Aviv on Fire ! Officier ! Vous êtes sonné, mais vous devez continuer à faire tourner le barillet ! »
Le nom résonne, plus fort que tout : Tel-Aviv on Fire !
L’officier ouvre les yeux en sursaut, le cœur battant.
Memory slowly returns to the officer. His pistol is back in his hand. Field of Miracles — a memory glitch, or real events? There’s no time for philosophy now. Tel Aviv on Fire. In this trench in Gaza, the world is as simple as it can be: there’s us and there’s them. There’s life and there’s death. The pistol is life. The enemy is death.
He looks around. A few soldiers are nearby — he knows they’re allies by the Star of David stitched onto their uniforms. But where’s the prosecutor? Cautiously, he peers out of the trench and sees the Israeli air defense system in action. Somewhere nearby, Zoya is shouting:
“The only way to freedom is to break beyond the wall the Zionists built! The Egyptians are our allies, but they’ve sealed the tunnels leading to the Sinai under pressure from the Zionists!”
Her cries don’t inspire much enthusiasm. The officer approaches Zoya, and speaks as though surprised by his own words.
The officer isn’t in a hurry; he’s paid for his time, not for “targets” (as the military would say). His role is to engage with the adversary, though not in the way the U.S. Army might interpret it.
He formally introduces himself, giving a Hebrew name and identifying his position in military police. The gist of his long-winded speech is that he doesn’t really care what young Zoya says in this McDonald’s, but her words disturb the “peace” of other customers in the “restaurant.”
Zoya is still fighting for the freedom of all Palestinians, but the officer knows this game by heart. Every predictable phrase from Zoya meets an equally predictable response from him. Zoya feels herself at a loss. She realizes the officer lacks a nuanced understanding of Middle Eastern politics, but his confident, though brief and formulaic, responses cut off her attempts to find sympathy. But no — she isn’t trying to soften the officer’s heart. She’s been in the police station too many times to expect that. Her only hope lies in the teenagers sitting nearby. They’ll hear her, and her practiced eye can tell if her words are catching their attention.
Zoya: "Enough with your bureaucratic answers! You think just because you can quote a book or two, you know everything? Who gave you the right to talk about Hebron like you own it? My grandfather was born there, and he saw what they did to his father’s shop. Do you understand what it’s like to lose everything because of... because of this?"
Officer: (pausing, an unusual softness in his tone) "Hebron… your grandfather must have been there in the fifties, maybe earlier, when the neighborhoods were… I know the stories. The alleyways, the curfews… They burned everything, didn’t they?"
Zoya: (angry but taken aback) "How would you know? What could you possibly know about hiding behind curtains, watching your family’s life crumble?"
Officer: "Because my grandmother told me those stories too, Zoya. Different uniforms, different reasons, same ruined streets. Her father’s bakery was on Shuhada Street, years before the barricades. She could still smell the bread every time she closed her eyes. She couldn’t go back."
Zoya: (her anger shifting to something quieter) "And yet here you are, defending them, enforcing the same rules, making others like her suffer."
Officer: "I enforce order. But who’s to say what kind of order? You think it’s easy to wear this uniform, to be told ‘just follow orders’ when it tears you apart? Every alley, every checkpoint reminds me of what was lost, too. Maybe you think I’ve turned my back on them, on my own history. But history makes fools of us all."
Zoya: "So, you’re a victim too? That’s what you’re saying? We’re all supposed to just live with it, get used to it?"
Officer: (shakes his head, voice barely above a whisper) "No one ‘gets used to it.’ You tell yourself you’re doing your duty… but those ruins in Hebron, in Jerusalem, they’re scars we all carry. We live in these impossible contradictions, Zoya. And you… your generation will have to live with ours."
A long silence hangs between them, thick with the weight of their shared history, their conflicting realities.
Zoya: (quietly, but with rising frustration) "My grandfather was born there, you know. He never left. He fought and lost. He died before he could see any of it come back. What do you think about that?"
Officer: "I think it’s a tragedy, Zoya. But the question isn’t what I think. It’s what we do with it, what we make of it. And that's something we all have to figure out."
Zoya looks away, the weight of their exchange settling in her chest. She stands still for a moment, her fingers curling into fists.
Zoya: "And how do you plan on figuring it out? By continuing this… this charade? Enforcing silence, pretending that this isn't happening?"
Officer: (his voice softens) "I don’t have the answers, Zoya. I never did. I just know that the past... it doesn’t let go. And neither do we."
A tense pause fills the air.
Zoya stares at him, her eyes hard with the fire of youthful defiance. She opens her mouth as though to speak again, but then stops herself, something bitter and resigned flickering across her face.
For a moment, the two of them stand frozen — two people bound by the same history, yet divided by the years, the roles they play, and the choices they must live with.
Zoya finally realizes the futility of her resistance. The patrons in the McDonald’s — they trust the officer, not just because of the Star of David on his sleeve, but because of the calm authority he exudes. She understands now that this officer might not even be an officer at all. He could be a Mossad agent, a man whose loyalty lies not just with his uniform, but with a much larger, more dangerous game. And in this moment, she knows there is no winning — not here, not now.
