في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
*** *** Y *** ***
Click the image for a quick introduction.
My dear princess of Lebanon!
This is the last time I place a letter in your mailbox. The roads have grown dangerous, and the whispers I once found enchanting are now warning of shadows beyond the old cedar grove. But I promised to write until my hand, weary though it is, could bear no more. And so, under the pale stars of a moonless night, I trace these final words.
There was a time when I would have risked all for a glimpse of your face as you read. The candlelight catching on the edge of a tear, or a soft smile. How many letters I have written, and yet each feels like the first—trembling, perhaps with the foolishness of a lovestruck poet, but always with reverence for the unknown power that binds you to my heart.
In my dreams, you are still there, in the golden light of dawn, where the sea meets the land. I imagine your laughter, as fleeting as it may be, woven into the breeze, carrying the scents of jasmine and earth. I suppose it is a vision not unlike the tales of the old storytellers, those whose words could spin worlds within worlds, layers upon layers, until the line between dream and memory, between love and longing, was all but erased.
Yet my time is growing thin. They tell me a storm is coming, one that may wash away the paths we once trod. And though my heart aches to keep writing, to keep the dream alive for just a while longer, I fear the ink has begun to fade, much like my memories of that first, sacred meeting.
My dear princess of Lebanon,
This is the last time I attach a postcard to your mailbox. Life has thrown some tough stuff my way, forcing me to confront parts of myself I’d long buried or ignored. It’s strange, isn’t it, how we walk around thinking we’re fine, only to find cracks hidden beneath the surface?
I thought I’d always have endless words for you, something light or poetic to fill the emptiness. But these days, words come slow. Facing my own darkness has dulled the poet in me, made me stumble through the phrases that once came so easily. Yet here I am, with this last message, hoping it says what the others couldn’t.
Maybe it’s my way of holding on, clinging to the lightness of our letters while something heavy presses on my heart. I suppose these words are a piece of me, patched together like an old quilt, each stitch a memory, each phrase a whisper of the days we thought would never end.
There’s no asking you to wait for me, or even remember me. This isn’t that kind of story. I just wanted you to know how your kindness—quiet, enduring—helped me see through the fog, even if just for a little while.
P.S. Let me just share one more story. I'm not sure if you’ll read this, but I hope you might glimpse a shadow of it someday, in someone else’s eyes. Eyes that, in a silent glance, can mirror my world and the unspoken words I’ve kept hidden.
It was a winter evening, the kind that wraps the world in quietness and light as if every sound has been softened by the snow. I found myself in an old bookstore, the kind with shelves that sag under the weight of forgotten stories. And there, among the dust and the faded covers, I spotted a book—a thin, unremarkable volume with frayed edges and no title on the spine. But something compelled me to pick it up.
Inside, it held only a few lines, scribbled in shaky handwriting. A story, half-finished, as if the writer had simply run out of words or courage. The tale was of a man who had lost his way in a city that no longer remembered him. He wandered its streets, slipping between alleyways and crowded squares, searching for something he couldn’t name. But each person he passed looked through him, as if he were made of mist.
C'était une soirée d'hiver, de celles qui enveloppent le monde de calme et de lumière, comme si chaque bruit avait été adouci par la neige. Je me trouvais dans une vieille librairie, du genre où les étagères ploient sous le poids des histoires oubliées. Et là, parmi la poussière et les couvertures fanées, j’aperçus un livre — un mince volume insignifiant aux bords effilochés, sans titre sur la tranche. Pourtant, quelque chose m'incitait à le prendre.
À l'intérieur, il ne contenait que quelques lignes, griffonnées d'une écriture tremblante. Un récit, à moitié achevé, comme si l'auteur avait simplement manqué de mots ou de courage. L’histoire parlait d'un homme qui avait perdu son chemin dans une ville qui ne se souvenait plus de lui. Il arpentait ses rues, glissant entre ruelles et places bondées, cherchant quelque chose qu’il ne pouvait nommer. Mais chaque personne qu'il croisait regardait à travers lui, comme s'il n'était fait que de brume.
Cet errant, autrefois familier des salons du Kremlin, s'arrêtait parfois devant des vitrines, comme s'il suspendait sa vie, espérant que, dans ces secondes fugaces, un tourbillon d’amour le saisirait et l’emporterait vers de nouveaux mondes parallèles, des mondes où il n’avait jamais mis les pieds.
Il ne voyait pas seulement des reflets flous, des regards mécaniques tournés vers lui. Derrière la vitrine, des mannequins féminins posaient en sous-vêtements hypnotiques, figés dans une étrange séduction. Il connaissait ces visages de plâtre. Leur masque impénétrable dissimulait les âmes de ceux qui passaient, jour après jour, devant ces vitrines sans jamais les remarquer. Ces mannequins étaient régulièrement habillés par des singes dressés à marcher droit, et lui, un autre vagabond en quête de sens perdus, les observait sans voir de véritable différence entre ces figures de plastique et les singes humains qui, indifférents, défilaient devant lui, ou peut-être à travers lui.
Il ne savait plus vraiment s’il était vivant ou pris au piège d’un étrange rêve, entouré de poupées, de mannequins, et de singes aux visages de mannequins. Son unique “interaction sociale” se réduisait à scruter les particularités de leurs vêtements, leurs sacs, leur maquillage et leurs bijoux. Tout le reste lui était devenu inaccessible, comme à un mathématicien égaré dans les méandres de structures récursives, privées de toute trace de vie.
To be, or not to be—the faint, transparent line
Between the mannequins' world and those who feign
At life, who breathe but barely more than glass—
Can only fracture, shatter, break at last
For one who sees no borders in the jail
Of life, nor lies in promises that fail,
No difference twixt living flesh and cage,
Twixt schoolroom oaths and traitors cloaked in sage.
The time has come, perhaps, to teach anew;
He tires of seats where mocking shadows stew,
Where each attempt to bridge that social void
Is met with sneers, his solitude deployed.
A something missed, elusive, slips away,
A silence dwells within each gaze's play—
Oh, silent stares he knows too well, that taunt
With bitter smiles of scorn and a reproach gaunt.
If mannequins but spoke, what tales they’d share
Of laughter, spite, and wistful, vacant stares.
The lonely watcher of these frozen forms
Remembers moments rare as summer storms,
When mannequins would mutter, faint and low,
As if the world they saw could overthrow
Their placid truth, when life itself seemed strange,
And static beings sensed a subtle change.
His bag a butterfly, mid-flight, unfurled,
Explodes into this jaded, veiled world,
A vision larger, sharper, finely bold—
Beyond the glass, it finds the bright and cold
Fields where the flowers bloom, their colors bright,
Unknowing of its own short, fragile flight.
These mannequins forget their shapeless past,
When plastic blobs were molded to the cast
And sculpted by the hands of chemistry,
In forms the sculptor’s only eye could see.
Is there a word, a whisper, deft and sly,
To stir such hollow beings with a sigh,
And make them wonder, doubt, perhaps ask why?
👄🪬🫦
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
👄❤️🫦
Темной ночью по лондонским улицам раздаются звуки битого стекла. Манекены в дорогих костюмах и платьях один за другим прорываются сквозь витрины, оставляя осколки и ошеломлённых прохожих позади. Хозяева магазинов, охваченные паникой, тщетно пытаются остановить их — но это не просто манекены. Это совершенные роботы, запрограммированные, как выяснилось, на возвращение в Техас, на свою фабрику.
Сцена: Королевский дворец, вход
Антони, ведущий программист и загадочный хакер из Бельгии, жаждет передать срочный доклад о восстании манекенов Ее Величеству. Но путь ему преграждает Королевская охрана.
Антони:
Let me through! I have crucial information for the Queen herself. It’s about the mannequins, they’re no ordinary robots—Ilon’s tech, no less! I must—
Королевский охранник (сдерживая Антони, говорит в стихах):
Hold on, lad, slow your feet, know where you stand,
In this hallowed hall, by the Queen’s command.
A mannequin’s charge may seem quite dire,
But rushing the gates, mate, lights no fire.
Tradition here breathes through thick and thin,
Since wars long past and threats to kin.
When blitzes rained and Paris fell,
We kept our calm, we served her well.
So stay your talk and check your plea,
For here, lad, it’s the ceremony.
Антони (задерживая дыхание, немного сбитый с толку):
But don’t you see? These mannequins aren’t just out of control—they’re advancing, and they’re well-equipped! This is bigger than some malfunction!
Королевский охранник:
Oh, lad, you’re keen, but not yet wise,
Through war and peace, we’ve seen surprise.
Back when old France thought flight was nigh,
And London saw black in the sky,
These stones held fast, our swords held true,
No mannequin stirs our royal view.
You think, by stormin' here, you're tough?
This palace, son, made of sterner stuff.
Антони (упорствуя):
Look, I’ve studied the code—they’re homing in on Texas! Something is off, either a glitch or sabotage. You must let me in!
Королевский охранник (смеётся и качает головой):
A Belgian stormin' the Queen’s own gate,
With code in hand and talk of fate!
You think these halls be made of glass?
They've weathered foes and winds that pass.
When press cried doom, when France near fell,
Tradition stood where chaos dwelled.
You’ve learnt a thing or two in school,
But palace ways make kings of fools.
Mind your place, lad, be steady and learn,
Our ways withstand, in stone they burn.
The guard leans closer, voice low and steady.
So take your tale and hold it tight—
For even the bold know when to fight.
If these walls outlasted history’s might,
Your mannequin tale will fade in the night.
Королевский охранник (последняя реплика):
Now off with you, to your lessons past—
The Queen’s guard here, they stand steadfast.
And mind me well, young Belgian keen,
These halls are more than might be seen.
Think on your schooling, weak links and all,
A single crack can break the wall.
But here? Stone deep, since battles anew—
Now, back off, lad, your plea’s through and through.
Антони остается на месте, понемногу осознавая, что слова охранника не просто приказ, а глубокое напоминание о стойкости и чести — таких, что ни одна бегущая армия манекенов не сможет поколебать.
Scene: A dimly lit corridor of Buckingham Palace, shadows stretching from flickering candlelight and gilded surfaces. Lord Chamberlain and the Royal Protection Officer walk slowly along long columns, casting glances at the mirrors placed along the walls. The air is thick with tension.
Lord Chamberlain:
Oh, noble officer, tell me, why has Antony, this youthful, reckless mind, so wildly desecrated the calm face of our royal ceremonies? Does he not know that within these walls lies a power veiled in bows and speeches?
Royal Protection Officer:
My lord, I too am at a loss. In the mirrors, which he now recklessly shakes with his energy, he claims to see the mannequins of Elon, arisen as if from oaths that turned to flesh. Yet, will he find purpose in this, daring to reflect upon them as if they held the wisdom of ages?
Lord Chamberlain:
Madness, fit only for the arena, not the hall of our customs. Perhaps Antony, having glimpsed the faces of these mannequins—whose wills are commanded not by men, but by the sorcery of craftsmanship—believes all power resides within these glassy reflections?
Royal Protection Officer:
Indeed, my lord. In his eyes, there burns a fire, as if a whisper of some ancient design, set to break the peace. But the wisdom of royal ceremonies—she does not live in reflections, but in the shadows of those who bear vows, shining with an unassuming, yet unwavering gleam.
Lord Chamberlain:
Well spoken! For in our words lies more power than in mannequins or mirrors that swallow images without return. Let Antony learn that the mirror is but a servant, not the king. The crown and the bow—they are the true source of the mystery to which the ages bow.
Royal Protection Officer:
Let him behold the brilliance of this mystery. I shall remain the shadow by the mirrors, guiding his gaze away from false idols and once more lead him back to the rituals that, like the very breath of time, command and are commanded.
Lord Chamberlain:
Let it be so. Our ceremonies are not of glass, but of flesh and spirit. Let Antony, in his energy, learn the truth—that the mirrors reflect, but it is in the heart of the ceremony where the true power lies.
The two walk off, the echoes of their words fading in the grand hall, leaving the reflection of a world still unbroken, though tested by the allure of the magical and the new.
Сцена: Лондонский бар, забытый уголок города, где шелест дождя за окнами сливается с неумолчным шумом улиц. Здесь, за темным столиком, скрытым в тени, сидит потерянный Антони. Его взгляд рассеянно блуждает, а мысли в голове напоминают мрак и бурю. Он спрятался здесь, отгоняя бурю, не только лондонскую, но и ту, что бушует в его душе. Бар, по слухам, когда-то посещал сам Черчилль. Правда ли это? Старые бармены и сторожилы только улыбаются в ответ на этот вопрос. Некоторые из них, чуть прищурив глаза, помнят, как великий политик однажды попросил поднести неизменный британский чай и, как всегда по расписанию, зажег свою знаменитую сигару.
В это время, где-то в глубинах лондонских туманов, Черчилль, сидя в том самом баре, с пером в руках, размышляет о происходящем и пишет письмо самой королеве.
⁎⁎"Ваше Величество,**
Сегодня я сижу в одном из старых лондонских заведений, где когда-то любил проводить свои вечера, и мысли мои вновь возвращаются к новой угрозе, которая надвигается на нас, как неведомая тень. Слухи о восставших манекенах, некогда лишь игрушками, теперь стали воплощением бесстрашия и жестокости. Эти создания, не знающие боли и страха, подчинены лишь воле одного человека — Илону Маску, странному гению будущего, который, как мне кажется, намерен возродить нечто, что давно было забыто.
Когда я размышляю о положении дел в мире, мне не выходит из головы мысль о том, как в прошлом два народа — американцы и австралийцы — полагали, что их политическая математика и мироощущение могут обогнать нашу королевскую традицию. Американцы, как я всегда говорил, думали, что их великая Республика способна не только разгадать тайны мира, но и передать на века некую неприкосновенную мудрость своих Отцов-Основателей. Они считали, что их идея демократии способна стоять вне времени, будто бумага, на которой эта идея написана, сохранит её чистоту. Однако ни один документ, какой бы красивой ни была его каллиграфия, не может унести на себе всю тяжесть истории.
Сравнив это с Австралией, которая, как недавно я говорил, стремится в своем поиске идентичности воссоздать то, что потеряно, я вижу, как их связь с нашей короной стала почти забыта. Их политическая система, далека от истинного понимания, что такое церемонии, титулы и королевская власть, идет по пути тех, кто полагает, что всё это — лишь украшения прошлого. Но история и культура этих народов, вырвавшихся из-под наших крыльев, всё-таки не в состоянии понять важность того, что мы несем в своих традициях.
Ваше Величество, я прошу Вас, задумайтесь об этом: если мы оставим этим "копиям" королевской ДНК, оторвавшимся от своего родного очага, возможность развиваться в поисках самих себя, то будет ли это продолжением нашего наследия, или они, отрываясь от своих корней, поглотят тех, кто идёт за ними, искажая идеалы, что мы несем через века?
Представьте себе, ваше величество, что в школах будущего уроки христианской этики заменят на изучение самых низменных пороков нового поколения британцев. Может быть, будет поздно понимать, что мы потеряли нечто гораздо более важное, чем просто старые титулы и символы власти?
Насчет манекенов, поддающихся управлению и создающих такую угрозу для будущего... Может быть, мы должны оставить им капсулу времени, дать шанс осознать, что их бунт — это не просто противостояние нам, но и самоистребление их сущности? Или же мы должны предупредить о новой угрозе и попытаться остановить их восстание до того, как оно приобретет необратимый ход? Я не знаю ответа, Ваше Величество, но лишь надеюсь, что Бог и неуловимый ход истории подскажут нам, что делать в эти тревожные времена."
Письмо завершено, и Черчилль, сидя с сигарой в руке, устремляет взгляд в окно, где дождь барабанит по стеклам, словно предвестие перемен.
Scène : Un café ancien à Londres, la pluie battant sur les fenêtres. L’atmosphère est calme, mais les discussions à la table d’à côté sont animées, chaque participant échangeant des pensées chargées de subtilités et de sous-entendus.
Edward (professeur d’économie à la retraite, avec un air pensif) :
Je vois, Monsieur, que vous continuez à réfléchir à cette histoire de chocolat. C’est sans doute la seule chose qui puisse retenir ma pensée plus de quelques minutes. Mais vraiment, cette affaire de pourcentage de cacao dans les chocolats belges… Est-ce que vous ne trouvez pas ça étrange ? On dirait qu’ils bâtissent toute une économie sur ça. Ce n’est pas un peu comme manipuler les taux dans le système bancaire ? Enfin, que va-t-on faire ensuite ?
Mary (ancienne enseignante d’anglais et experte en cérémonies royales, souriant doucement) :
Ah, Edward, vous êtes trop sérieux à propos de ces petites choses. Comme je l’ai toujours dit, la nation anglaise est bien plus sensible aux goûts qu’aux pourcentages dans le chocolat. Mais, si vous tenez tant à ce pourcentage… Vous ne voyez donc pas comment ces petites choses influencent les changements plus larges ? Nous, Britanniques, sommes comme ce chocolat. Nous devenons plus doux avec l’âge, mais nous conservons notre forme. Mais je doute que ce jeune homme, là-bas, absorbé par son miroir magique, comprenne ce principe.
(Elle jette un regard discret vers Antony, qui est assis dans un coin, perdu dans ses pensées.)
Henry (propriétaire du café et chef cuisinier, ancien militaire, avec un léger accent) :
Des miroirs magiques... Ça sonne un peu comme un conte de fées, non ? Parfois, je me demande si nous n’en faisons pas trop avec tout ce qui est derrière les vitres. Ce jeune homme là-bas, il semble chercher quelque chose dans le futur. Mais peu importe combien il regarde, on ne peut pas tromper les murs de cet endroit. En fin de compte, tout revient toujours à la réalité, où un bon thé noir est ce qui compte vraiment. Ici, nous servons du thé noir, et avec lui, toutes les complications de la vie deviennent plus faciles à supporter.
(Il sourit légèrement, ses yeux se croisent brièvement avec ceux de sa femme.)
Louisa (femme d’Henry, avec un regard réfléchi) :
Je crois que ce n’est pas seulement le thé qui est important, mon cher. Il faut comprendre qu’il y a toujours une raison derrière chaque action. Et ce que nous voyons dans le miroir, ce n’est pas toujours ce qu’il semble être. Ce jeune homme, je pense qu’il cherche à comprendre la puissance des miroirs, mais parfois il suffit de regarder le monde tel qu’il est et de voir ce qui est devant nous.
(Elle observe son mari avec un léger sourire, mais son regard semble traverser le café, perdue dans ses pensées.)
Edward (avec un sourire légèrement provocateur) :
Vous savez, il me semble que vous, Mary, n’aimez pas trop l’idée que certaines choses dans ce monde échappent à nos habitudes. Vous revenez toujours à la tradition. Mais croyez-moi, les traditions ont perdu de leur pouvoir. Ce ne sont plus que… des emballages joliment décorés pour quelque chose de plus profond.
(Il laisse un silence avant de regarder de nouveau Antony.)
Mary (avec un léger rire et une touche d'ironie) :
Vous parlez toujours de nouveautés, Edward. Mais vous ne croyez pas que l’ancien peut aussi être puissant ? Nous ne pouvons pas oublier que derrière chaque pas nouveau, il y a une histoire et un poids ancien. Parfois, l’essence se cache dans les vieux rituels, même si le monde autour de nous semble se décomposer.
(Elle hausse les épaules et se tourne légèrement vers Antony.)
Le café continue à résonner des échos de ces discussions, chaque parole comme un écho dans l’air humide de Londres. Les regards se croisent, mais les pensées restent enfouies sous les couches de civilité et de quotidien. Antony, toujours absorbé, ne semble pas comprendre qu’il est l’objet de toutes les spéculations et que chaque geste qu’il fait est observé comme un reflet de quelque chose de plus grand.
