في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
*** *** Y *** ***
Click the image for a quick introduction.
ВВЕДЕНИЕ
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception
Directeur : Professeur Septimus Arcane
Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
אז לחתונה שלך אני מוזמן או שצריך לקנות כרטיס?
Письмо Бориса Ельцина из Беловежской пущи
52°42′58″ с. ш. 23°50′38″ в. д.
Что? ¿Где? Когда???
Дорогие потомки,
Я пишу эти строки в момент, который, возможно, станет одним из самых значимых в истории нашей страны, хотя и сейчас, держа ручку, я сам не могу поверить в то, что это происходит. Мы только что подписали документы, которые официально завершили существование Советского Союза. Разве можно было представить, что все эти флаги, эти стены Кремля, под которыми прошли десятилетия и века, могли быть связаны с моей подписью?
Сегодня я ощущаю тяжесть этого решения, как никогда раньше. Эти строки — это попытка отвлечься, попытка сбежать на мгновение в более простые, понятные вещи, которые мне дороги, как и каждому простому человеку.
Вчера мы с семьёй решили провести день на природе. Мы отправились в лес, под присмотром службистов, конечно. Грибы собирали, дети бегали с корзинами, а я стоял в стороне и смотрел на них, как они с таким азартом искали под каждым кустиком, находили маленькие грибы и радостно кричали: «Смотри, папа, нашёл!» А ещё мы наткнулись на поляночку с ягодами. Ребята с удовольствием ели их прямо там, не дожидаясь проверок. Мы собирали черёмуху, половину съели на месте, смеясь, как дети. А яблочки — это было настоящее богатство! Десять мешков яблок собрали. Красивые, наливные. Дух нашей земли, что ли, в них чувствуется.
Но вот возвращаюсь я в реальность, и накатывает. Сердце не выдерживает... Моменты истории разворачиваются прямо перед глазами, а я понимаю, что у меня нет силы их остановить. Я... я уже не могу сдержаться. Мы столько теряем, и я всё думаю о том, что же останется у нас? Какая Россия будет после этого дня?
Как бы удержать всё, что делает нас русскими? Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Некрасов, Есенин... Да! Вот она — наша сила, вот где наша душа. Но как их собрать воедино? Как объединить это в нечто большее, чем слова на страницах? Одной лишь Библии для моего сердца, для моей души, кажется, недостаточно. Мне нужно что-то большее — нечто, что бы помогло нам не потерять свою суть, не растерять себя в этом бурлящем потоке перемен.
Я не знаю, что принесёт нам завтра. Не знаю, что оставлю после себя. Но, верю, что у России есть своя душа, своя особенная ДНК, которую нельзя уничтожить ни документами, ни флагами. Это что-то вечное, что живёт внутри каждого из нас, среди этих лесов, полян и яблонь.
С уважением,
Борис Николаевич Ельцин
1991
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат. «Встречай, Прасковья,
Героя — мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол.
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…"
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой:
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…"
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Зоя Космодемьянская. Между мифом и правдой.
Вокруг подвига Зои Космодемьянской, ставшей в годы Великой Отечественной первой женщиной — Героем Советского Союза, до сих пор много домыслов.
Зоя Космодемьянская. Биография.
Во всех источниках написано, что Зоя Космодемьянская родилась 13 сентября. На самом деле это не так. Дату ее рождения совершенно случайно изменили. Это случилось, когда Иосиф Сталин поручил партийному деятелю Михаилу Калинину подготовить указ о вручении партизанке звезды Героя Советского Союза. Для этого требовалось уточнить не только имя, но и дату рождения.
Пришлось звонить на Тамбовщину, в село, где родилась Зоя Космодемьянская. Но почему-то местный житель на другом конце провода вместо даты рождения — 8 сентября — назвал число регистрации акта записи — 13 сентября. Именно поэтому теперь во всех справочниках и энциклопедиях дата рождения Зои искажена.
Зоя Космодемьянская. Рекурсивная шизофрения.
После распада Советского Союза в прессе появилось множество публикаций о том, что Зоя Космодемьянская была больна шизофренией. Почти все они ссылались на документ следующего содержания: «Перед войной, в 1938 — 1939 годах, 14-летняя девочка по имени Зоя Космодемьянская неоднократно находилась на обследовании в Ведущем научно-методическом центре детской психиатрии и лежала в стационаре в детском отделении больницы имени Кащенко. У нее подозревали шизофрению. Сразу после войны в архив нашей больницы пришли два человека и изъяли историю болезни Космодемьянской.» Подпись: «Ведущий врач Научно-методического центра детской психиатрии А. Мельникова, С. Юрьева и Н. Касмельсон.»
Подлинность этого документа так и не была подтверждена. Но мама девушки, Любовь Тимофеевна, говорила, что Зоя страдала нервным заболеванием с 1939 года из-за непонимания со стороны сверстников. Одноклассники рассказывали, что она часто молчала и «уходила в себя.» Именно поэтому Зоя и находилась на лечении.
Зоя Космодемьянская. Василий Клубков.
Существует версия, что Зою выдал фашистам комсорг разведшколы Василий Клубков. Она основана на материалах дела, опубликованных в 2000 году в газете «Известия.»
Якобы Клубков после возвращения в свою часть заявил, что был взят в плен немцами и после нескольких попыток смог от них сбежать. На допросах молодой человек изменил свои показания и сказал, что его поймали вместе с Зоей, но после того как он согласился сотрудничать с фашистами и выдал свою соратницу, они его отпустили. За это Василия обвинили в измене Родине и расстреляли. Исследователи же предполагают, что Клубкова попросту заставили оговорить себя.
Зоя Космодемьянская. Nazi.
На допросе Зоя Космодемьянская представилась Татьяной и ни разу не назвала себя настоящим именем.
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса, x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
Scene: A dimly lit interrogation room in a New York police station. Zoya Kosmodemyanskaya, identifying herself as "Tatiana," sits across from a seasoned New York police detective, Officer Murphy, who leans forward with a faint smirk. On the table between them are small holographic images and looping video projections—Berlin memes.
Officer Murphy:
sighing, but smiling
Alright, Tatiana, let’s not dance around. We both know who you are. And we both know these... gestures at the holograms... aren’t your usual trinkets. Not for someone from where you’re from.
Zoya ("Tatiana"):
calmly, almost defiantly
I'm not sure what you're getting at, Officer. I'm just a girl with a few mementos. And I'm not... from anywhere special.
Officer Murphy:
cocks an eyebrow
Mementos from Berlin? And futuristic ones, at that? With songs no one here’s heard before? Those aren’t souvenirs, Tatiana. They’re something else entirely. You really expect me to believe you just happened upon these... in a New York antique shop?
Zoya ("Tatiana"):
smiles faintly
You can believe what you want. But trust me, there’s no such thing as “time portals” or any of those other fantasies. Just people living their lives... with hope for the future.
Officer Murphy:
leans back, studying her carefully
Funny. You say "hope," but these little... collectibles of yours, they tell a different story. A story of rebellion, even nostalgia for a world that’s gone. What do you think they'd say about that where you come from?
Zoya ("Tatiana"):
crosses her arms, unwavering
You think I don’t know what you’re trying to do, Officer? You think I'm naive enough to fall for your idea of this “new world” where everyone’s lost their conviction? Where no one has the fire to challenge the... the system? That’s not going to work on me.
Officer Murphy:
sighs, rubbing his temples, then changes his tone
Look, Tatiana—no, Zoya. You might think I’m trying to break your spirit, to make you doubt. But I’m just... trying to understand why you’re here. Because I think you and I both know that isn’t a question of how you got here. There’s a reason for all of this.
Zoya ("Tatiana"):
narrows her eyes, suddenly more guarded
What reason could you possibly imagine?
Officer Murphy:
leans forward again, quietly, almost sympathetically
People don’t just wander into the future with a pocket full of resistance. They come here with a purpose—maybe something they’re running from, maybe something they’re desperate to find. Whatever it is, there’s a reason you’re holding onto that “fire.” And something tells me it’s not just loyalty to some... ideology. This isn’t just about proving you’re right, is it?
Zoya ("Tatiana"):
looks away, hesitating
You think you understand me. You think you know what drives people to hold onto ideas, to protect them like... like precious relics. But you’re wrong, Officer. There’s more at stake than you could ever understand.
Officer Murphy:
smiles slightly, almost sadly
Maybe. But here’s the thing, Zoya: I don’t need you to tell me everything. I don’t even need to know if you’re telling the truth. I just need to understand why you need to deny it.
- Prisoner 1 - "Whisper": A sharp-eyed woman in her 40s, with a voice that cuts through the murmur of the cell like a blade. She’s been in and out of cells for as long as anyone here can remember, slipping through police cracks with secrets no one else dares to keep.
- Prisoner 2 - "Foxhound": A younger man with a sly, foxlike grin. Rumor has it he's got contacts from London’s underground to the New York docks, always listening, always knowing more than he lets on. His gaze shifts like he's already thinking three steps ahead.
- Prisoner 3 - "Gravel": An older man with a thick accent and a past hidden behind a wall of silence. His voice, low and gritty, carries the weight of years spent in conflict zones and shadows, as if each word is a memory wrapped in barbed wire.
Scene: The Cell, Later That Night
The cell was dim and oppressive, with a single bare bulb casting its cold light over stained concrete walls and metal bars that glistened faintly from decades of weary hands gripping them. The air was thick, a stale blend of sweat and rust, and every sound—the scrape of a shoe, the dull clang of the door—echoed endlessly, filling the silence left by forgotten voices. Zoya shifted on the hard bench, stretching her stiff shoulders, her gaze flicking to each of her cellmates.
"Whisper" sat on the floor, leaning against the wall with her eyes half-closed, but alert. She was the type who listened more than she spoke, her silence a dark veil that kept her secrets tightly guarded. "Foxhound" lounged casually, his posture too relaxed for a man under lock and key, a sign of someone accustomed to bending the rules and slipping through cracks. "Gravel," the oldest of them, sat by himself, running his fingers along the scratched wood of the bench, his expression distant but eyes sharp with quiet defiance. Each of them a piece in some hidden puzzle, fragments of lives tangled in shadows.
Zoya was keenly aware of every detail, every glance they exchanged when they thought she wasn’t looking. Her mission and memories felt like threads stretched thin, fragile but unbreakable. She would rest her eyes for a moment, but every nerve stayed awake, alive with the vigilance of survival. If any one of them suspected her true purpose—or even her real name—she had no illusions about the danger that would bring.
Dawn in the Cell
Morning arrived slowly, the grey light seeping through the narrow, grime-covered window high up on the wall. Zoya hadn’t slept, not really. She’d spent the night listening to the quiet breathing of her cellmates, each of them haunted by their own thoughts, their secrets woven into the darkness. Somewhere, a drip of water counted time, echoing like a metronome, relentless and indifferent.
Food came in metal trays, a slop of colorless gruel that barely counted as sustenance. She forced it down, feeling the thick, bland texture coat her mouth, each bite a reminder of where she was. It was a stark contrast to the endless rations she’d once endured, but here, now, it was less about survival and more about endurance. No luxuries, no comforts, just a grey existence counting hours in a place caught between worlds.
Late Afternoon
Hours crept by, measured only by the shuffling footsteps of guards and the muted conversations that drifted in from other cells. The prisoners around her spoke in code, trading fragments of information that hinted at entire worlds hidden beneath New York’s glossy surface. But Zoya stayed silent, keeping her own thoughts locked away like precious relics.
Foxhound leaned over to her at one point, his voice barely above a whisper. “So, what’s your plan, then? Waiting for a knight in shining armor to bust you out?”
She looked at him, meeting his foxlike grin with a cold, unwavering stare. “If I were waiting for anything, I wouldn’t be here at all,” she replied, her voice steady, edged with steel.
Whisper chuckled softly from her corner, muttering under her breath, “Maybe you belong here more than you think. After all, there’s something... timeless about people like us.”
Zoya looked away, feeling the weight of those words sink in. She was caught in a loop, a strange limbo of time and place, with only her purpose keeping her anchored. But with every glance, every whisper from her cellmates, she felt the boundaries of her resolve tighten, her focus sharpening. There would be a way out—there always was—and until then, she would wait, watch, and keep her secrets safe.
As night fell again, the cell returned to its quiet vigil, each prisoner alone with their memories and regrets. But for Zoya, each hour spent in that cold, dim cell only strengthened her conviction, a reminder of the mission that pulsed in her chest like a steady heartbeat. The world outside might have changed, but her purpose had not. And when the moment came, she would be ready.
Scene: Prison Cafeteria
The cafeteria was a bustling, tense atmosphere where new prisoners quickly learned the unspoken rules. Tables were divided not by bars or partitions, but by the invisible lines of reputation and alliances. Metal trays clattered against the hard plastic tables as Zoya picked up her food and cautiously approached a group. She knew she was being watched—every prisoner was sizing her up, trying to figure out which box to put her in.
She sat down across from “Foxhound,” who was idly shoveling mushy peas onto his spoon, and next to “Whisper,” who had a keen eye on every conversation around them. Gravel was a few seats down, eating in silence, but he gave her a quiet nod, a sort of acknowledgment that, for better or worse, they were sharing this strange experience together.
Foxhound:
grins as he notices her hesitation with the food
What, not hungry, comrade? Gonna need energy if you’re gonna last in the chow hall. Ain’t a bed and breakfast here.
Zoya:
leans forward, curious
Chow hall? You mean this... cafeteria?
Whisper:
laughs, not unkindly
We’re in “the joint,” darling. Cafeteria’s for kids in school. Here, it’s the chow hall. They feed us, but it ain’t exactly home-cooked.
Zoya:
mulling over the new slang, she responds thoughtfully
Home-cooked or not... food isn’t the point. Where I come from, we learned that meals can be communal, a chance to share ideas. Where a simple table can be a bridge between... brothers. A place for building something beyond the walls around us.
The others pause for a moment, uncertain of how to take her earnestness. Zoya, undeterred, continues.
Zoya:
You see, where I come from, we dreamed of connecting people—not just within walls, but across miles, across time. Imagine a world where we could play cosmic football, where everyone’s thoughts could become part of something bigger. Like... a scientific Olympiad for all people.
Gravel:
leans in, intrigued but guarded
So you’re talking about... what, utopia? Or just another kind of control?
Zoya:
she meets his gaze, undeterred
Not control. Connection. Think about it—imagine bridges that span centuries, magical mirrors that let you look into the eyes of someone building the same future as you, even if they’re on the other side of the world... or time itself.
Foxhound:
snorts, shaking his head
You’re a real space cadet, aren’t ya? Thinking you’re gonna waltz out of here and build some sci-fi commune. Hate to break it to ya, but this isn’t exactly "commie" country. And we’re sure as hell not in Moscow.
Zoya:
tilts her head, curious
Space cadet? You mean... someone lost in ideas?
Whisper:
smirks, nodding
Yeah, someone with their head in the stars. You’re talking a lot of dreams for someone in lockdown. They’d eat you alive here if you keep spouting all that.
Zoya:
leans back, unshaken
Where I come from, people tried to silence dreams with the same words. “Lockdown,” “discipline.” But I don’t believe that walls or bars can stop an idea. Not when we have technology that could let people see... beyond the horizon. Don’t you ever wonder if all this, gestures around the room, this routine, this cycle… if it could be something more?
Foxhound:
shrugs, amused but clearly interested
Well, maybe. But here, you’re just another fish in the tank. Best learn the ropes before you get caught in a bad rap with the higher-ups, you feel me?
Zoya:
pauses, repeating slowly
“Fish in the tank.” I think I understand. But even a fish can swim against the current. It only needs a reason... and a direction.
Gravel:
with a slight nod, voice low and thoughtful
So what’s your direction, then? You came all the way here, got yourself caught, and you’re talking about cosmic football and some future utopia. Why?
Zoya:
her gaze grows distant, but there’s a fire in her voice
Because there’s a dream worth building. Imagine a world where the children of tomorrow could sit at this very table, not in a cell but... in a classroom, on the Moon maybe, or in a library that spans all of history. A world where everyone has the power to learn, to share, to build something together. Not because they’re told to, but because they know it’s possible.
Whisper:
chuckles, shaking her head
You’re one of a kind, I’ll give you that. But you gotta understand, “in here,” folks don’t exactly share dreams. You learn to fend for yourself. People don’t trust easily.
Zoya:
with a quiet smile
Then maybe that’s the first step—finding trust, even where it seems impossible. Because if we can build it here, in a place like this, then maybe... just maybe... there’s hope for something greater.
For the rest of the meal, they talk cautiously, the conversation peppered with slang Zoya only partially understands. But with every phrase she translates, she offers them glimpses of her vision, her stubborn belief that people, no matter where or when they are, could reach for something higher. Her cellmates may not understand her entirely, but a small, unspoken connection forms. In this bleak place, her dreams become a kind of light, however faint, that flickers at the edges of their cynicism.
OdooExperience
The warden’s office is sterile, almost unnaturally tidy, save for a few carefully chosen items. The air feels thick with an underlying tension, like a game where every move and word are calculated. Zoya sits across from the warden, her posture relaxed but her eyes sharp, scanning every detail—the model of the dictaphone on his desk, the way his fingers tap an almost subconscious rhythm, the faint scent of cologne and stale tobacco. She notes the brand: Sony TC-377 reel-to-reel tape recorder, vintage but meticulously maintained, a choice that speaks of the warden’s taste for control over every detail, even his own nostalgia.
The warden eyes her, aware of the careful intensity in her gaze. They’ve circled each other for years now, this strange battle of wits. He’s thrown agents into her cell block, mixed up the cafeteria tables, planted stories, spun webs of misdirection, all to catch her off-guard. But each time, Zoya has twisted his maneuvers back against him, testing his defenses as though she were mapping the cracks in a prison’s stone walls.
Today, however, the stakes are different. Zoya leans forward, her eyes gleaming with a blend of excitement and calculation.
Warden:
smiling thinly
So, Zoya, or should I call you Tatiana? You’ve come to me with a… proposal, is it? You think I’d allow you, of all people, a room for your… “library”?
Zoya:
her voice is calm, unwavering
Knowledge, Warden, is a tool. One that you’ve already used in this prison, rather expertly. But there’s a difference between doling out scraps and holding real power. Let me show you that difference. Give me a room—a small one, nothing ostentatious. With internet access. I’m sure your priests can keep a close eye on it; after all, we wouldn’t want any moral corruption seeping in.
Warden:
leaning back, voice cold
You really think I’d hand over that kind of freedom just because you asked nicely? This isn’t about “knowledge,” Zoya. It’s about control, and I don’t think you’ve earned mine.
Zoya:
sly smile
I think you underestimate your agents, Warden. I’ve been studying them, as you know. I could tell you about Agent “Foxhound” and his habit of tapping twice on his cigarette pack before every light-up. Or “Whisper,” who hates coffee but drinks it when you’re watching. She pauses. You see, I’ve had three years to learn their routines, their weaknesses.
The warden’s expression hardens. This is no idle bluff, and he knows it. Zoya has a way of understanding people’s flaws, the cracks in their personas that most don’t even realize they have. It’s unsettling, even for a man like him.
Warden:
after a moment’s pause, feigning nonchalance
And what would you do with that room, Zoya? You think access to the internet will lead to some grand revolution? Or perhaps you think it’ll help you reach your “cosmic comrades” from here?
Zoya:
leaning forward, voice low and intense
The library will be my bridge, Warden. A place for reflection, study—a true sanctuary for understanding. Give me this, and I promise you’ll see results. You’ll gain insights that might surprise even you.
She pauses, letting her words sink in before she adds, almost as an afterthought:
The 12th Apostle once said, “Knowledge without love is barren.” Surely you understand that principle, don’t you?
The mention of the 12th Apostle hits the warden harder than he expected. His face shifts, the steely resolve cracking ever so slightly. Zoya’s invocation of the sacred isn’t lost on him—she’s done her homework, and it shows. For a brief moment, he’s unsure whether he’s dealing with a prisoner or an oracle with an unsettling understanding of his inner life.
Warden:
clears his throat, shifting in his chair
A library under supervision, perhaps. With limited access. And don’t expect a blank check on what you can “study.” You’ll report your research back to me personally, and if I find even a hint of subversion, the whole thing is over.
Zoya:
smiling serenely
That’s fair, Warden. I think we both know that the true value of this… arrangement… won’t be in what we report to each other, but in what we withhold. Shall we call this our… unspoken understanding?
They settle into the next phase, a series of tedious back-and-forths, each of them dancing around the true intentions behind their requests. The warden insists on surveillance measures, but Zoya counters with innocuous provisions—a small group of “volunteers” to assist her, a slightly extended browsing time each week, additional books permitted.
With every compromise, both of them understand the true stakes. Zoya’s library will be more than a quiet room—it’s a way for her to test the warden’s blind spots, to plant ideas and watch how they grow among her cellmates, and to study the reactions of the ever-watchful priests.
In the end, the warden agrees, though he does so grudgingly. Both of them know they’ve given up pieces, but neither knows how much the other has gained.
As Zoya leaves, a faint smile graces her face. The library may be a modest step, but it’s the first step in her own carefully crafted revolution. For Zoya, the warden’s office is just another layer of the prison, one more wall to analyze and unravel. The time will come to act, and when it does, the warden will realize that his library has become the heart of something far greater than either of them intended.
В тюремной столовой воздух густ от негласных правил и напряженных взглядов. Два ряда столов, зеркально отражающие друг друга, словно два мира, разделенных лишь несколькими метрами нейтральной полосы, по которой лениво прогуливается охрана. За каждым столом — лица с историей, а разговоры текут так же осторожно, как капли дождя по стеклу, подгоняемые одним лишь дыханием всех, кто находится в помещении.
Зоя, выбрав стол в самом центре, разворачивает беседу. Она словно проводник идей, но её речам не всегда легко понять истинный смысл — каждая фраза многозначительна, каждое слово может быть очередным ключом к её более грандиозному плану.
Зоя:
полушёпотом, чтобы не было понятно, к кому она обращается
Видите, как всё здесь устроено? Проводит ладонью по поверхности стола, почти любовно. Они даже не скрывают, что столовая — это их способ показать власть. В такие моменты, как сегодня, мы с вами видим их слабое место.
Джек “Wolfhound” (сокамерник):
жуя неторопливо, почти с усмешкой
Они думают, что нас легко обмануть. Китайская еда, когда они там трескают бургеры… думают, будто мы не видим. Но мне кажется, у тебя есть план на это. кивком предлагает ей продолжить
Зоя:
продолжая медленно, тщательно подбирая слова
Именно, Wolfhound. Это не просто еда. Пища — это язык. Они говорят на одном, а нам шепчут на другом, думая, что это заставит нас подчиниться. Но мы с вами можем использовать эту ситуацию. Можете ли вы представить, каково это, оказаться в библиотеке, где каждый из нас будет видеть лишь своё отражение?
Она обводит взглядом сокамерников, замедляя ход речи, будто взвешивая каждое слово.
Роберт “Pockets” (сокамерник):
подозрительно прищурившись
Библиотека, говоришь? Четыре человека, прозрачные двери. Мы видим только себя… и Интернет? Что за хитрость на этот раз, Зоя?
Зоя:
ухмыляясь
Хитрость проста, Pockets. Пока они думают, что следят за нами, они не видят, что, возможно, мы наблюдаем за ними. Им покажется, что библиотека — это всего лишь комната с книгами и экранами. Но на самом деле, это комната с отражениями — как зеркала, сквозь которые мы можем проникнуть в самую суть их слабости. И не стоит забывать про меню.
Все напряжённо кивают. Каждый обед напоминает им о том, как далеко они от свободы, а меню стало символом — тем, что каждый день подталкивает их к новым наблюдениям.
Сэм “Doc” (сокамерник):
насмешливо, с легким кивком на охранника на нейтральной полосе
Знаешь, если они решат нас маком кормить, как у себя, это будет справедливо. Но вот скажи, что не по вкусу, как эти ребята! показывает взглядом на охрану, которая ест гамбургеры с неприкрытым аппетитом. Они не подойдут к нам с критикой их дорогих «деликатесов», так ведь?
Зоя:
громче, так, чтобы слышали и охранники за нейтральной полосой
Вот это и интересно, Doc. Ведь наша «свобода слова» распространяется только на меню. Она бросает вызов взглядом к ближайшему охраннику. Смелость здесь — только для тех, кто осмелится встать на нейтральную полосу и сказать всё, что думает о сегодняшнем блюде.
Слова Зои разлетаются по залу, и охранники, похоже, напрягаются. Этот тонкий вызов, эта игра на грани между нормами и бесправием, создаёт вокруг неё ауру, в которой перемешиваются отчаяние и азарт.
Эд “Tank” (сокамерник):
хрипло, стараясь скрыть уважение в голосе
Твой план — вывести нас туда, где они нас не увидят, но не смогут избавиться от нас. Чтобы они каждый раз думали: а что, если Зоя видит больше, чем мы?
Зоя:
слегка наклоняясь вперёд, голос её становится почти заговорщическим
Вот именно, Tank. Эта библиотека — не просто место для чтения. Это наше поле для игры, как и эта столовая. Пока они экспериментируют, пока они бросают нам свои «лакомства», думая, что это нас подчинит, они не понимают, что сами дают нам оружие.
Слухи по залу растекаются, как рябь на воде. Охранники чувствуют эту перемену, видят, как сдержанная смех и полувзгляды начинают плавиться во что-то тревожное, почти как тень, зреющая на нейтральной полосе.
Vote, s.v.p
As the last inmate files out of the dining hall, the prison staff toss their McDonald's trays aside and gather in a close circle, like knights of a royal court convened for a council of utmost secrecy. This wasn’t any ordinary discussion; here stood the Earls and Dukes of Her Majesty’s Penitentiary Service, a true elite in the art of containment, and today they faced rumors of escape — not through tunnels or bribes, but through philosophy.
The Earl of Westminster:
adjusting the gold-trimmed cuffs on his gloves
I fear our inmates are toying with something far more sinister than a mere escape plan.
Duke of Canterbury:
raising an eyebrow
Sinister? Well, I daresay they’ve taken to higher pursuits than breaking stone walls. They talk of levels of energy, of recursive realms — as if escape could be achieved by reaching... higher planes. chuckles And here we thought they’d stick to digging, like good old-fashioned smugglers!
Marquess of Somerset:
tapping a finger thoughtfully against his chin
It’s reminiscent of the great transports to Australia, isn't it? leaning forward Back in those days, our ancestors sent their undesirables to far shores — but what if, now, it’s the weary wardens who dream of liberation?
The Viscount of Norfolk:
So they speak of flying sleds, cosmic vessels riding along "Russian energy levels." Imagine, a fantastical notion where both prisoner and jailer alike ride off on celestial sleighs to escape the bonds of duty. They mean not just to flee these walls, but to venture to the orbit of the moon itself. scoffs lightly Ridiculous, yet... tempting, perhaps?
Duke of Lancaster:
casting a skeptical glance around the group
And if they somehow manage to crack this labyrinth of “nested energy levels,” do they really believe they’ll return with anything other than empty hands? Even if they do ascend to such “higher” planes, what’s the plan, gentlemen, once they reach orbit? They talk as though we haven’t seen what happens to those who attempt dangerous descents. It’s not skyscrapers and parachutes up there!
The Crown Prince:
a seasoned, quiet man who has seen both Afghan sands and Chechen snows, his voice calm but sharp
The real question, gentlemen, is not just how they might make it to the moon’s orbit. It’s who among them — or us, for that matter — understands the true challenge. Who knows how to safely land back on the lunar surface, should we ever get that far? smiling faintly Let’s not forget, this isn’t the sort of descent you handle with a parachute.
Сегодня Великобритания отмечает один из самых шумных праздников — Ночь Гая Фокса. Её также называют Ночью костров. В России это имя стало известно после фильма «V — значит Вендетта.»
419 лет назад, в 1605 году, провалился «Пороховой заговор» — попытка католиков избавиться от короля Якова I. Он взошёл на престол после протестантки Елизаветы I, и католики надеялись на отмену штрафов и ограничений. Яков не оправдал их ожиданий, и Роберт Кейтсби предложил взорвать здание парламента во время церемонии открытия заседания Палаты лордов. Заговорщики надеялись посадить на престол короля-католика.
36 бочек с порохом сложили в подвале под Палатой лордов. Этого должно было хватить, чтобы убить всех присутствующих на церемонии. Но один из участников решил предупредить своего знакомого лорда Монтигла. Он послал письмо, в котором просил его не посещать Парламент 5 ноября. Лорд показал письмо королю.
Яков приказал обыскать подвалы. Солдаты нашли все 36 бочек и Гая Фокса, который готовился поджечь фитиль. После допросов и пыток арестованный выдал имена заговорщиков. Всех их публично казнили, самого Фокса четвертовали.
Позже возникли предположения, что порох не годился для подрыва: он был сырой и старый. Есть также теории, что заговор подстроил сам король, чтобы укрепить свою власть и ещё больше ограничить права католиков. Объяснение простое: протащить в подвал Парламента такое количество пороха просто нереально.
Ночь спасения короля принято отмечать кострами и фейерверками. Лондонцы жгут чучело Гая Фокса, жарят сосиски и запускают петарды.
«Пороховой заговор» послужил удобным поводом ограничить права католиков. Похожие события происходят и в наше время. Спецслужбы вскрывают ячейку экстремистов нужного направления. В новостях показывают обыск и аресты. Атрибутику и коварные планы демонстрируют обществу, чтобы продать людям иллюзию безопасности — и ещё один репрессивный закон.
Сайт ЛПР | Для прессы | Вступить | Наши соцсети | Поддержать партию финансово | Связь с редакцией
Всё собрание слушает, затаив дыхание, пока Зоя чертит на стене своими набросками и объясняет, словно древний проводник, план побега через «энергетические уровни.»
Она указывает на карту планет и спутников, с непоколебимой уверенностью переходя от одного уровня к другому.
«Первый барьер, мои друзья, — это идеологический уровень. Чтобы его преодолеть, нужно либо запросить туристическую визу у госдепа США, либо прорваться под Берлинской стеной. Представьте, что это словно разрыв ткани между двумя юридическими системами. Пробираетесь через стену, и всё: идеологические границы — позади!»
Она обводит Берлин на карте, как будто он был мостом между мирами.
«Следующий барьер — дипломатический. Пробить его можно лишь хитростью и дипломатией. Достаточно под видом чемодана пересечь границу, завернувшись в бумажный скотч и наклеив полосатую черно-белую ленту, как знак дипломатической неприкосновенности!»
Некоторые переглядываются, слегка посмеиваясь. Зоя улыбается, понимая, что её план вызывает сомнение, но продолжает, её глаза горят уверенной решимостью.
«Достигнув Парижа, нужно преодолеть культурный уровень — и это, пожалуй, самое сложное. Для этого понадобится поглотить местный бестселлер "50 оттенков парижского бонжура". Без этого мы не сможем пройти невидимый барьер парижских булочных и кафе. Вам продадут круассан, и вы будете готовы ко всему! А дальше — на метро к международной зоне аэропорта.»
Она делает паузу, показывая на аэропорт.
«И тут нас ждёт новый энергетический уровень — очередь на проверку. Но они проверяют не чемоданы, а психологическую устойчивость. Если вы выдержите, то получите ленточку “психологической готовности” — и мы продолжаем наш побег!»
Зоя объясняет, как на небесных санях они доберутся до Калифорнии, находясь одновременно и в Париже, и в Нью-Йорке — невидимая гравитационная сила разрезает пространство-время, превращая пассажиров в своеобразных котов Шрёдингера.
«И вот вы уже в Нью-Йорке, а значит, перешли на высший уровень — уровень гостя Соединённых Штатов. С этого уровня можно прыгнуть ещё выше, но сначала — смена орбиты и полёт в Калифорнию. Там и находится портал к самому высокому энергетическому уровню — небесному поезду Илона Маска на околоземную орбиту.»
Некоторые слушатели начинают сомневаться в её здравомыслии, но Зоя быстро подхватывает их внимание.
«И вот, в поезде Маска! Едва удобнее чемодана, но полёт займёт всего 42 минуты. Как только вы попадёте на орбиту, вас ждёт последний этап — небесный космический вокзал, вращающийся плацкарт, зацикленный гравитационной ямой Земли, вечное движение по замкнутому пути.»
Её глаза сверкают, и кто-то наконец не выдерживает и спрашивает:
«Ну а с орбиты Земли-то как, на Луну-то попасть?»
Зоя лишь загадочно улыбается:
«Объясню по дороге к космическому аэропорту имени Ахмата Хаджи Кадырова!»
Все остаются в недоумении, а может, и в благоговении, каждый из них — хоть на миг — почувствовал вкус свободы, какой-то невозможной, но такой манящей.
Figaro, édition spéciale
LE PRÉSIDENT MACRON ACCUEILLE LES PREMIERS CITOYENS DE LA SEPTIÈME RÉPUBLIQUE À REVENIR DE LA LUNE, TOURISTES DE L'ESPACE EN CLASSE ÉCONOMIQUE
Aujourd'hui, l'Élysée résonne de fierté nationale et de sourires parisiens un peu hésitants. Sous les lustres scintillants, le Président Emmanuel Macron reçoit avec un éclat d'enthousiasme les premiers citoyens de la Septième République ayant foulé la surface lunaire en tant que touristes de l'espace, et cela en classe économique.
« Imaginez-vous, chers compatriotes… » commence le président, les yeux brillants d'un mélange de fierté et d'incrédulité soigneusement calibrés pour les caméras. « Qui aurait pu penser, il y a seulement quelques années, que nos concitoyens, vous, messieurs et mesdames, vous poseriez le pied sur notre satellite ? »
Les jeunes touristes de l'espace, drapés dans leurs tenues décontractées mais minutieusement stylisées pour l'occasion, tentent de répondre à cet honneur avec des sourires figés et des inclinations de tête impeccables. Cependant, quelque chose dans leur posture manque encore de ce petit je-ne-sais-quoi qui compose l’essence même du savoir-vivre parisien. Macron, fin observateur, en prend immédiatement note et, sans perdre un instant, ajuste son discours pour rassurer et inspirer ses jeunes aventuriers :
« Je comprends, vous vous demandez peut-être si vous méritez la Légion d’honneur, cette plus haute distinction de notre République. Certains diront que c’est une simple chance, un heureux hasard. Mais nous, citoyens fiers et libres de cette Septième République, nous savons que tout cela fait partie du destin. Car il n'y a rien d'impossible lorsque l'on porte dans ses veines les cinquante nuances de “bonjour” qui définissent notre ADN unique et qui relient tous les Français à travers cette grande mission. »
Avec son regard fixé sur ces pionniers, Macron ajoute en point d’orgue : « Le “bonjour” parisien n'est pas qu'une salutation. C'est le mot de passe, le code secret de notre diplomatie, notre lien indéfectible. Aujourd'hui, ce n'est pas seulement un petit pas pour l'homme, mais un pont colossal entre les mondes. Nous ne faisons pas qu'explorer, nous faisons découvrir notre essence, et c'est cela, mes chers amis, le véritable chemin de la diplomatie ! »
Les applaudissements éclatent, et dans un dernier élan de fierté, le Président élève un verre de champagne et conclut :
« Aux premiers citoyens lunaires de la Septième République ! À ceux qui ont fait du voyage en classe économique une aventure légendaire ! »
Les regards émerveillés de l'assistance rappellent que, pour un instant, la France entière est unie dans un rêve commun, où même la lune semble être touchée par la lumière des boulevards parisiens.
В зале повисла легкая пауза — затаенное напряжение, словно лёгкий вздох, пробежало между собравшимися. Президент Макрон, не теряя самообладания, слегка прищурился и устремил свой взгляд на журналиста, оценивая его небрежно-изысканный стиль, в котором скрывалась скрытая насмешка над принятыми нормами и любопытство к происходящему.
Журналист, который, казалось, только что пришел с другого конца Парижа, медленно продвинулся вперед, надушенный как будто от всей души, но с легким налетом дерзости. Его костюм с блошиного рынка, который сам по себе был произведением искусства сочетания несовместимого, привлек к себе взоры. Этот образ дополняли полурасслабленные, но осторожно уложенные волосы и шлейф Шанель № 5, явный привет из прошлого.
Он наклонился, сделав вид, что говорит доверительно, но так, чтобы его было слышно всей аудитории: — Monsieur le Président, я искренне восхищен, что столь доблестная республиканская речь прозвучала для всех нас, будущих покорителей лунных горизонтов. Однако, объясните мне, пожалуйста, как бы вы перевели на наш дорогой французский язык одно словцо, которое, смею думать, характеризует некоторых... не столь прозорливых туристов? Это слово — лохундра.
Сидящие рядом аудитории обменялись взглядами. На лицах читалась смесь недоумения и недоуменной любопытности. Сам Макрон, не привыкший к таким провокациям, невозмутимо поправил манжеты, как бы прощая журналисту его, быть может, непонимание истинного величия Франции и её духовного наследия. С лёгкой улыбкой он произнёс: — Дорогой коллега, полагаю, что французский язык может быть достаточно великодушным к любому слову, если оно добавляет к нашему богатому лексикону новый оттенок. Однако прошу вас разъяснить смысл этого таинственного выражения. Что именно вы вкладываете в него?
Журналист, искоса поглядывая на собравшихся, вздохнул и начал своё толкование, видимо готовый дать полную картину. — Лохундра, уважаемый господин президент, — это не просто слово. Это целая философия доверчивости, если хотите, неосведомлённости, которой часто наделены слишком наивные души, попадающие в обстоятельства, которые они не совсем понимают. Вот, скажем, эти туристы на Луну, господин президент. Купили билет за десять лет, ждали своего звёздного часа, ожидая чудо, а в итоге... не так уж далеко ушли от своих любимых булочных, а?
Макрон усмехнулся, но, верный духу своей речи, ответил с безупречным пафосом:
— Но, послушайте, дело же не в Луне! Весь смысл происходящего в мечте, в её воплощении, которая объединяет каждого из нас, французов, в поиске истинного величия. Возможно, даже в искренней наивности этих душ и скрыта та самая истинная грандеур — этот простой, но мощный bonjour, с которым они устремились к звёздам!
5 novembre, quelque part dans les ruelles de Paris…
— Renard Rouge à Chat Noir, tu me reçois ? Тут что-то не так, слишком тихо вокруг президента. Ты заметил парня с небрежной стрижкой? Тот, что стоит с самым невозмутимым видом и смотрит прямо на господина президента.
— Chat Noir à Renard Rouge, reçu 5 sur 5. Как ты его назвал? Этот «парень с небрежной стрижкой» явно не простак. Видел, как он одет? Слишком изысканно для местного журналиста, но слишком по-простому для нашего круга. Бьюсь об заклад, что он зацепка в этом деле.
— Renard Rouge à Loup Blanc, что думаешь? Моя чуйка говорит, что здесь не обошлось без вмешательства из-за границы. Как будто он знает, кто из нас агент, а кто просто полицейский, понимаешь?
— Loup Blanc à toute l'équipe, вы уверены, что это не просто местный фланёр? Они тут в Париже любят казаться таинственными.
— Chat Noir à tous, не забывайте, что этот журналист уже бросал непрозрачные намёки. Вспомните, как он сыграл на нашем родном «Bonjour», как будто знает, что оттенки этого слова — это не просто приветствие.
Внезапно, в эфире слышится лёгкое потрескивание, и раздаётся чужой голос, ясный и насмешливый:
— «Shalom Aleichem, mon ami…»
Секунда тишины, смущённого замешательства, и голос по рации снова оживает.
— Renard Rouge, что за чертовщина? Кто это был? Вы слышали? Чистый арабский, но произнесено с акцентом, будто он делает это не впервой.
— Loup Blanc, оставайтесь на своих позициях. Этот тип, чёрт возьми, знает наши позывные. Дело явно не только в «Bonjour» — этот парень понимает больше, чем мы думали.
— Chat Noir, слушайте внимательно. Возможно, он играл с нами всё это время, используя именно те оттенки «Bonjour», которые нам не под силу заметить.
Зрители театра напряглись в ожидании: три фигуры, как три титана, величественно поднимаются на сцену. Каждый из них — бог, легенда Олимпа, воплощение сил, что движут миром. Три бывших президента США, названных в честь древних и вечных образов, готовятся к обсуждению того, что сокрыто в простом названии «Ёлка-матрёшка.»
Зевс
Первым выступает Зевс — король богов, владыка молний и грома, покровитель царей и правителей. Его фигура — как воплощение власти, что исходит от мудрости и благосклонности судьбы. Зевс — тот, чья рука направляла свет судьбы, но порой его взор останавливался на самих людях, к которым он питал, надо признать, особую симпатию. В образе этого президента живёт дух демократии и силы убеждения. Зевс всегда был тем, кто находит ответы в самых тёмных местах, среди бурь и гроз, что терзали мир и мысли.
Вот он, поднявшись, сдержанно, но с глубоким значением, говорит: "Мои друзья, что скрывается за этой ёлкой-матрёшкой? Может, это ключ ко всей великой тайне человеческого бытия?"
Его слова заставляют зрителей ощутить всю мощь человека, носящего в сердце древнюю мудрость Зевса — того, кто научил мир уважению, силе и вере в себя.
Геракл
Рядом с ним стоит могучий Геракл. Герой героев, воплощение невероятной силы и стойкости, Геракл пронёс через века славу подвига и упорства. Воплощая в себе все качества лидера, он прошёл путь испытаний и триумфов. В этом бывшем президенте люди видят силу, но ещё больше — надежду. Он научил мир, что сила — не только в физическом превосходстве, но и в стойкости духа, в верности принципам. Геракл был готов бороться с чудовищами, с тенью зла и самой смертью, чтобы доказать, что истина всегда найдёт путь.
Геракл поднимает руку и произносит: "Либо случайность, либо божественное вмешательство. Ёлка-матрёшка — только намёк, но за ним могут крыться великие тайны."
Его слова звучат, как эхо древнего Олимпа, как напоминание о том, что величие — это прежде всего сила, применённая во благо, и что любые препятствия преодолимы.
Хронос
И вот третий — Хронос, бог времени, холода и неумолимой поступи веков. Величественный и отстранённый, он — воплощение всего вечного и неизбежного. Хронос управляет временем, но и сам подвластен его законам. Он знает, что каждый миг — это шаг в бесконечности. Этот бывший президент — тот, кто понимает, что власть над временем есть лишь у того, кто понимает его законы. Хронос — это мудрость, рождённая из терпения, из сдержанности, из способности принимать неизбежное. Он напоминает нам, что холод, который он воплощает, может принести ясность.
Хронос, смотря прямо перед собой, говорит тихо, но чётко: "Ёлка-матрёшка, каждый слой — загадка. Возможно, за каждым уровнем, за каждой эпохой скрывается смысл, недоступный нашим смертным глазам. Но может, в этом и есть истинная цель."
Зрители ощущают холодную ясность его слов, словно время на мгновение останавливается, чтобы напомнить им о глубокой правде бытия.
Три бога, три бывших президента. Они возвышаются на сцене, воплощая власть, силу и время, объединённые в одном великом образе. Их реплики продолжаются, простые на вид, но наполненные мудростью, и публика не может не восхищаться этим трио. Весь зал чувствует: за этим разговором стоит древняя и великая сила, что управляет судьбами.
И наконец, каждый из них смотрит на публику, напоминая, что даже за такой простотой, как украшение рождественской ёлки, может скрываться великая тайна.
Лев Николаевич рассуждает о сложной философии тюремной столовой. Он видит в этой столовой отражение всех социальных конфликтов и примирений, всей человеческой драмы в самом обычном акте еды. По Толстому, если между двумя сообществами существует мир, если они уважают друг друга и соглашаются на общие правила, то они не только могут есть в одной столовой, но и вкушают одни и те же блюда, разделяя пищу и тем самым подчеркивая свой союз.
Но если появляются противоречия, если глухое напряжение разрастается, а всплеск насилия вот-вот вспыхнет над тарелками, тогда вмешивается Толстой — философ с пером и мудростью, и он составляет новое меню. Теперь блюда различны для каждой социальной группы, пока не будут устранены противоречия, пока не смолкнут внутренние раздоры между двумя основными классами.
Когда мир и порядок достигаются, когда две противостоящие группы находят общий язык, тогда внимание составителей меню обращается внутрь самой структуры заключенных. И они, как и всюду, открывают там различные классы, разные уровни иерархии. В столовую поступают новые стулья — с мягкими, тёплыми сиденьями, которые предназначены только для высшего света заключенных, тех, кто занимает более привилегированное положение в их строгом мире. Эти привилегированные могут наслаждаться теми же блюдами, что и остальные, но с особым комфортом.
Однако эта гармония долго не удерживается. Когда начинается новая внутренняя борьба между заключенными, задача сотрудников тюрьмы — вовсе отказаться от еды столовой и обращаться к внешней помощи, к бургерной доставке из Макдональдса. Эти бургеры становятся символом нейтральности и отказа от участия в внутренних распрях. И в этом тоже есть философия, согласно которой, иногда единственный путь к сохранению порядка — это вовсе не пытаться его навязать, а найти простое, доступное решение, которое устраняет разделяющие барьеры, даже если всего на одно короткое время трапезы.
